– Я никогда не сомневался в вашем слове, граф. Что быни произошло… и что ни произойдет.

– Благодарю… – сказал де Тревиль, на лице которогопо-прежнему отражалось тягостное раздумье. – Так вот, д’Артаньян, вы,нисколько того не желая, поставили меня в сложнейшее положение, крайнезатруднительное… Что греха таить, при дворе существуют различные партии, и япринадлежу к одной из них. Я назвал бы ее партией короля, но вы, сдается мне,уже достаточно осведомлены о некоторых качествах нашего властелина, делающихего, выразимся так, не похожим на иных предшественников и вряд ли способноговозглавлять те или иные партии достаточно последовательно и упорно. Поэтому…

– Поэтому ближе к истине будет, если мы назовем этупартию партией королевы…

– Вы правы, – кивнул де Тревиль. – Так вот,борьба, как вы сами убедились, ведется суровая, и в ней сражаются отнюдь непавлиньими перьями, сплошь и рядом не соблюдают правил чести и конечной цельювидят смерть противника, которой следует добиваться любой ценой…

– Я уже столкнулся с этим милым обыкновением, –сказал д’Артаньян.

– Я знаю. Тогда вы, наверное, поймете, в чемщекотливость моего положения? Как старый друг вашего отца, я не могу причинитьвам вреда. Как член одной из партий, я обязан содействовать разгрому партиипротивостоящей. И ради вас, какие бы я ни питал к вам чувства, я не могупренебречь своим долгом, своими обязательствами перед известными лицами…

– Я все прекрасно понимаю, – кивнулд’Артаньян. – Но разве я просил вас о снисхождении? Черт побери, я его отвас и не приму! В конце концов, я – не малое дитя и совершенно сознательновыбираю свою дорогу!

– Это достойный гасконского дворянина ответ, –произнес де Тревиль удрученно. – Но попробуйте представить, какие душевныетерзания меня ждут, если когда-нибудь придется…

– Что вас больше волнует – моя участь или собственноедушевное спокойствие?

– Положительно, д’Артаньян, вы слишком быстроповзрослели…

– Это все Париж, – сказал д’Артаньян. – Такойуж это город, тут взрослеют быстро, потому что жизнь не знает ни снисхождения,ни благодушия по отношению ко всем нам…

– Я мог бы вам помочь.

– Каким образом? – с любопытством спросилд’Артаньян.

– Вы совсем молоды, и вас никак нельзя назватьзакосневшим сторонником кардинала, и никак нельзя сказать, что вы бесповоротноотрезали себе дорогу к отступлению…

– Черт побери, что вы понимаете подотступлением? – взвился д’Артаньян. – Я сроду не отступал и несобираюсь этому учиться!

– Простите, я неточно выразился, – примирительнопроизнес де Тревиль. – Пожалуй, следовало бы сформулировать иначе…. Вамеще не поздно расстаться с прежними заблуждениями, исправить те ошибки, что высовершили по юношеской горячности. Я выражаю не собственные мысли… то есть нетолько собственные мысли, но и намерения известных лиц…

– Проще говоря, ее величества?

– Ну хорошо, хорошо… – поморщился деТревиль. – Без всякой дипломатии… Вот именно, ее величества. Был разговор…Ее величество осознает, что вы – еще совсем молодой человек с неустоявшимисявзглядами и убеждениями. Королева готова помочь вам выбрать правильную дорогу.Черт побери, вы зарекомендовали себя сильным и опасным человеком, а с такимисплошь и рядом торгуются. Вам, моему земляку, повезло, быть может, еще сильнее,чем мне: с вами готова торговаться сама королева Франции. Право же, это большаячесть!

– Не спорю.

– Вы готовы?

– Выслушать я всегда могу… Меня от этого не убудет.

– Отлично, – сказал де Тревиль со вздохомоблегчения. – Ее величество предлагает вам оставить нынешнюю, совершенноне подходящую для вас компанию и перейти на ее сторону. Ей нужны такие люди,как вы. Одно ваше слово – и вы выйдете из этого кабинета гвардейцем мушкетеровкороля. Я, со своей стороны, клянусь чем угодно, что прежние недоразумениябудут сглажены, прежняя рознь забыта, и я приложу все силы, чтобыпокровительствовать сыну моего старого друга. Вы далеко пойдете и подниметесьгораздо выше, чем мог бы вас поднять кардинал. Чересчур опасно полагаться наминистра, на временщика…

– Ну, а как быть, если этот временщик служит Франции?

– Мы все служим Франции, д’Артаньян…

– В самом деле? – усмехнулся гасконец. –Странные кое у кого представления о благе Франции, господин граф… Считаетсясовершенно естественным ради блага Франции вступать в заговоры с иностраннымидержавами, принимать у них золото и оружие, обещать им пограничные крепости игорода, готовить убийство министров и даже самого короля…

В глазах де Тревиля сверкнула молния:

– Следите за выражениями, д’Артаньян! Я не замешан ни вчем подобном!

– Не сомневаюсь, – сказал д’Артаньян. – Нодругие все это проделывали… и, боюсь, проделают еще не раз. Более того, вашеблагородство служит той ширмой, за которой вольготно разместились менееблагородные помыслы. Знаете, совсем недавно мне довелось столкнуться сослучаем, когда карточные мошенники из квартала Веррери устроили притон в домеодного старого и благородного дворянина с наилучшей в свете репутацией. Онслужил им именно такой вот ширмой, за которой очищали карманы глупцов с помощьюфальшивых козырей и налитых свинцом костей… Господин граф, вы знаете герцогинюде Шеврез и герцога Анжуйского… впрочем, уже Орлеанского, гораздо лучше меня.Неужели вы всерьез верили, что эти люди движимы исключительно благородной цельюизбавить государство от негодяя Ришелье? Что они будут рисковать всем, чтоимеют, ради того, чтобы вздохнули свободно благородные люди вроде вас? Выискренне полагаете их бескорыстными благодете– лями?

На лице де Тревиля отражались досада, горечь, неловкость.

– Д’Артаньян, вы еще не искушены в политике, –сказал он, на миг опустив глаза. – Вы плохо понимаете, что поройприходится идти на союз с людьми, быть может, и не вполне достойными, ностремящимися к тем же целям… Такова политика…

– Да провались она ко всем чертям, вашаполитика! – закричал д’Артаньян, уже не сдерживаясь. – А если бы мыопоздали и они убили бы короля?! В жизни не поверю, что вы с такой жепреданностью служили бы королю Гастону… или королю Бекингэму! Черт побери, деТревиль, неужели эта ваша политика разрешает сидеть в дерьме по самые уши,милуясь с откровенными подонками?!

– Говорите тише! – воскликнул де Тревиль. – Иу стен есть уши…

– Вот она, ваша политика, – тихо продолжалд’Артаньян, грустно кривя губы. – Вы боитесь говорить откровенно всобственном кабинете, в собственном доме…

– Да поймите, мы ни за что не допустили бы того финала,о котором вы упомянули…

– Ах, как все вы чисты и решительны, – усмехнулсяд’Артаньян. – Ну, а если другие заранее предусмотрели, что вы не одобритеиных крайностей, и приняли свои меры, чтобы заставить вас замолчать навсегда?Вы уверены, что за спиной у вас не было человека, готового вонзить вам нож всердце? Что же вы молчите, граф? У некоторых персон были свои персональныеубийцы, готовые подправить жизненные и политические планы вышеозначенных персон…